В июле 1911 года было торжественно отмечено пятидесятилетие служения отца Николая на японской земле. Епископ Сергий (Тихомиров) писал: «Вот начали съезжаться со всех концов Японии иереи, катехизаторы... Их только одних было свыше 120 человек, а поусердствовали и многие провинциальные христиане. И вот 75-летний старец ежедневно с раннего утра до позднего вечера сидел в своей комнате и выслушивал доклады иереев о состоянии их приходов, рассказы катехизаторов о проповеди в пределах их ведения или любезно беседовал с какой-нибудь бабушкой, прибывшей из далеких краев. Начался собор... А на нем разве мало дела, волнений? Празднование юбилея... В течение одного дня литургия, молебен, обед в отеле с почетными гостями, музыкальный вечер. Этим мы, молодые, закончили. Но 75-летний старец был приглашен на собрание бывших воспитанниц Суругадайской школы. И пошел. И не столько слушал, сколько говорил и поучал. Нужно было удивляться тому, как мог вынести владыка такой день... А и завтра не обещало отдыха.»

Нервное напряжение и переутомление этих дней обострили сердечную астму, которой страдал владыка. Силы его стали быстро таять. В последний раз архиепископ Николай служил в первый день Рождества Христова 1912 года. Через несколько дней его положили в больницу св. Луки в Цукидзи.

Однако 5 февраля владыка, спешивший закончить свои дела, настоял на том, чтобы его доставили обратно на Суругадай, и вновь вернулся к переводческой работе. 13 февраля им было составлено последнее донесение Синоду о состоянии дел в миссии.

15 февраля владыка потребовал возобновления проходивших обычно в соседней комнате и отмененных по рекомендации врачей занятий хора и попросил исполнить любимое им «На реках Вавилонских». Ночью начался бред, во время которого умирающий несколько раз произнес слово «Воскресение». 16 февраля в четверть восьмого зазвонил большой храмовый колокол, извещавший о кончине святителя Николая.

Тело высокопреосвещенного архиепископа лежало в крестовой церкви... В субботу 4 февраля ст. ст. утром и вечером после всенощного бдения, в воскресенье после литургии и вечером, в понедельник 6 февраля утром и вечером здесь были совершены торжественные панихиды, всегда в переполненной церкви. Владыка лежал еще не в гробе, ибо гроб не был готов.

Тело владыки было отерто святым елеем от мощей святителя Иоасафа Белгородского. На деньги, пожертвованные А. П. Синельниковой, был куплен небольшой участок земли на кладбище Янака (район Уено), где 22 февраля и было совершено его погребение.

С утра на четырех престолах было отслужено четыре литургии об упокоении души архиепископа Николая. В 11 часов в соборе Воскресения Христова началось отпевание, совершавшееся, главным образом, по-японски. Среди прочих венков выделялся венок от императора Японии - этой чести иностранцы удостаивались исключительно редко.

После отпевания гроб был обнесен вокруг собора и установлен на колесницу. Похоронная процессия, растянувшаяся на десять километров, направилась к кладбищу. Идут воспитанники, воспитанницы. Все в однообразных костюмах. У всех в руках пальмовые ветви, символ веры в победу дела владыки в Японии. Многочисленные цветы, сотни венков. Святые иконы, кресты. Иереи, диаконы в священных облачениях... Многие катехизаторы в стихарях. В полном облачении с посохом в руках епископ.

Ордена владыки. Все принадлежности архиерейского сана, носившиеся владыкою. В заключение колесница с дорогим гробом, представитель России в шитом золотом придворном мундире. И лента, бесконечная лента христиан...

Из Дневников Святителя Николая:

 

22 Июня / 4 Июля 1884.

(Из речи катехизаторам.) Все вы, когда выходите из школы, - ревностны. Отчего? Благодать, призываемая вашим желанием, возбуждает вас и дает огонь; кроме того, смирение еще есть в вас, которое и не мешает действовать благодати. Что же значит, что, послужа, вы слабеете? Дух угасили, обеднили, а иногда и выродились, - благодать и оставила вас. «Духа не угашайте» - вот средство, ревность не ослабляйте. Скажете - трудно? А вы хотите только легкого труда, хотите пряников всегда по-детски, не хотите взрослой пищи, хотите широкого пути, а указанный Спасителем узкий путь вам не по вкусу, - а крест нести и за Спасителем идти не нравится. Если окончательно так, то лучше не служить. Но ведь не так? А просто слабость? Говорят - надоедает, но разве надоедает матери всегда одинаково кормить детей или учителю? Что ж, иногда и почувствуешь усталость,- так средство здесь же, около тебя... мысленно призови помощь благодати... и бодрость с тобой. Вы видали ли, чтобы я без улыбки входил в класс или на кафедру? А разве мне тоже не надоедает всегда одно и то же? Так на что же молитва? «Проси и дастся, толки - отверзется» - разве пустые слова? Что же не просите? Что не употребляете силы, которая с вами и при вас? Что до учености, то не придаст она силы, а уменьшит, ибо развлечет, оттянет много мыслей, сердца - на предметы мирские. Ученость совсем не нужна для успеха проповеди. Кому нужна вера, тот возьмет от вас веру и не станет требовать науки, зная, что для этого есть другие источники: и вы, преподавая одну веру, будете сильнее, сосредоточеннее, сердечнее. Между Апостолами один Павел был учен, и того назвали сумасшедшим за ученость. Невелика корысть [?]! И не даром это написано, а в поучение нам. Но Апостолы были облагодатствованы? Так будьте и вы! Благодать открыта и для вас. Вам нужно только ясно усвоить вероучение, - нужно также знать отличие и превосходство православия над инославием.

23 Марта / 4 Апреля 1889.

Четверг.

Пожаловаться хоть бумаге на свое горе, коли живым людям некому. А горе делается легче, если оторвешь его от сердца и поставишь пред собой, - бессильной делается эта змея, перестает сосать кровь сердца, потом и совсем замрет. Горе же мое великое и нелегко и не всякому сказуемое. Пусть же оно здесь будет повергнуто, - к несчастью, не могу сказать- погребено. Строки эти если и попадутся кому, то разве после моей смерти, а «мертвые срама не имут», - притом же тогда и дело будет яснее, тогда как теперь - темна вода во облацех... Горе мое - сомнение в успехе дела Миссии. Третьего дня вечером при чтении писем... от катехизаторов и священников со мной чуть не было истерики; ударил же я по столу так, что от сотрясения лампада загасла. Вскрикнул неистовым голосом: «О, Боже мой, Боже!», а потом пошел браниться по-японски... «Все только деньги и деньги!» Во всех почти письмах - просьбы денег или трактаты о деньгах. Новое требование 20 [й]ен дорожных... и было соломинкой, переломившей хребет верблюда, для меня. Но это только вспышка, а постоянная, гнетущая мысль: будет ли в самом деле какая-то польза из всех этих трат на Миссию? Если я всю жизнь мою граблю Россию, бедную Россию, столь нуждающуюся в воспитательных средствах, на- ни что путное, на служение материальным вожделениям ! Боже, мысль эта может... свести с ума...! И мысль эта гнетет меня- она и есть то мученье, которое заставляет меня сравнивать себя с мучениками - без надежды мучеников на будущее.

24 Августа / 5 Сентября 1889.

Четверг.

Такое уныние, такое уныние, что не знаешь, куда деться! Никто в Японии так не страдает, как я. У японцев все дела определены, ограничены, - уинославных миссионеров - у всех свое общество, - если и есть горе, делят его друг с другом, и легче. Я вечно один, не с кем разделить дух[овные] печали, тяжелые душ[евные] состояния; а дело неопределенное, не знаешь, так ли оно идет, будет ли из него прок; если есть хорошие признаки- счастлив, если дурные - страдаешь, как в аду. И дело неограниченное - никогда не скажешь, что сделано, - сколько ни думай, сколько ни трудись, никогда не скажешь даже, что начало положено.

Боже, где люди для служения Тебе здесь? Священники и катехизаторы - ни один... не утешает. Ученики - все бездарность и убожество, к нам идут в школы только те, которым больше некуда деваться.

Итак, я один и нельзя ожидать людей! А тут строится Собор и скоро будет готов, - кто в нем будет молиться? Не на позор ли Православию он строится? Но в таком случае, зачем же все удавалось? Ужели это не Божья помощь была, а искушение? Но для кого же? Меня нечего бить, я и без того весь забитый. Православной церкви еще заушина! Но, Господи, не жестоко ли рабу [нрзб] до конца, и еще бить и бить, - не дать ему ни в чем утешения! О горе, что за страдание! И еще, быть может, лет двадцать такого адского мучения!

29 Апреля 1896.

Симеон Мацубара описывает жизнь и смерть одного христианина, по имени Исайя Кондо; точно страница из житий святых. Исайя сам был беден, жил тем, что днем продавал по улицам “сою”, а вечером “соба”, но всем, кому только нужно было, говорил о христианской вере; любимым чтением его было Священное Писание и Жития Святых; самым любимым занятием - молитва. В субботу после полдня он, обыкновенно, прекращал свою разносную торговлю и начинал духовные занятия, в которых и проводил все время до конца воскресенья; в другие праздники поступал так же. Когда священник посещал Аомори, он всегда говел и причащался. В церкви Аомори он, несмотря на свою бедность, всеми был уважаем и избран был в старосты, каковую должность и исполнял со всем усердием. Но особенно отличительною чертою его было милосердие. Катехизатор пишет, что он знает 27 случаев, когда он выручал бедных из самой крайней беды; из них 4-5 он приводит в письме; вот, например, один: ходя с “соей”, наткнулся он в одном доме на такое бедное семейство, что старуха-мать только что померла от голода; другие члены семьи были близки к этому и плакали около трупа, не имея средств похоронить его. Исайя, бросив свою “сою”, прибежал к Мацубара, занял у него 1 йен, заказал кадку для покойницы; потом сам обмыл труп, сам вырыл могилу - уже ночью, с фонарем; сам, с помощью бондаря, снес кадку-гроб на кладбище и похоронил, читая и распевая христианские молитвы, которыми он всегда сопровождал и языческих покойников. Вот другой случай: набрел он на нищего, обессилевшего от голода и упавшего на дороге старика; принес к себе, питал, служил ему и, наконец, отправил к родным, в далекий город. Вообще питался сам скудно, все, что добывал своим промыслом, он раздавал нищим и бедным. Своими делами милосердия он приобрел себе немалую известность в городе, так что местные газеты выставляли его в пример подражания. Умер он от тифа, простудившись. Предсмертные слова, которыми он утешал свою плачущую бабку, до того трогательны, что нельзя читать без слез: смерти нет для него - только жизнь, - здесь ли, там ли, ибо живет он во Христе. Похоронен он великолепно; о. Борис прибыл, несколько окрестных катехизаторов собралось, местные христиане не пожалели ничего. Язычников также множество провожало.