Икона играет роль посредника между миром земным и миром небесным. Основной тезис иконопочитания: «Честь, воздаваемая образу, переходит на Первообраз».

Любая икона глубоко символична. «Проще всего, – говорит митрополит Сурожский Антоний, – было бы так пояснить смысл символа: если мы человеку показываем отображение неба в воде, его первое движение будет не в том, чтобы вглядеться в это озеро, а в том, чтобы, отвернувшись от него, посмотреть ввысь. Это принцип символа: показывается нечто, что можно уловить чувствами, для того, чтобы указать на то, что можно познать только в самых глубинах человека и самым глубоким восприятием».

Для того чтобы приблизиться к пониманию икон, нужно не только видеть их глазами верующего человека, но и обладать обширными знаниями о культуре, истории, живописи и многих науках, опосредованно связанных иконописью. Пример таких глубоких познаний и возможности приоткрыть тайну иконописи показывает нам искусствовед, кандидат наук, заведующая кафедрой христианского искусства Библейско-богословского института св. апостола Андрея Первозванного (Москва), преподаватель Коломенской духовной семинарии, Российского православного института св. Иоанна Богослова (Москва), автор нескольких монографий и более сотни статей, одна из ведущих специалистов СНГ по иконологии Ирина Константиновна Языкова.

 

Ирина Константиновна, что побудило Вас обратиться в своих исследованиях непосредственно к проблеме иконы?

Моя бабушка была очень верующая, православная, у нее в комнате висели иконы, и с самого детства они притягивали меня. Я ощущала, что в них есть какая-то тайна, и я очень хотела ее разгадать. Когда я выросла, я поступила в Московский Университет на историю искусства и стала изучать иконопись.

В своё время о. Георгий Флоровский писал, что иконоборчество, отрицание иконопочитания в христианстве – это нивелирование человеческой природы Христа, а значит, отрицание человека и человеческого, своеобразный антропологический минимализм. Не могли бы Вы прокомментировать эту идею?

Св. отцы считали иконоборчество христологической ересью, ибо отрицание иконы равносильно отрицанию тайны Боговоплощения, потому что икона визуально являет нам то, что Христос истинно, а не призрачно вочеловечился. Воплощаясь, Невидимый и Непостижимый Бог становится видим и близким человеку. Как говорит Иоанн Дамскин: «Я увидел человеческое лицо Бога, и душа моя была спасена». При этом, в образе Христа икона открывает нам не только лик Бога, но и лик человека, каким Бог его задумал. Согласно Св. Писанию человек задуман как образ (по греч. икона) и подобие Бога. И икона открывает нам это. В ликах святых на иконах мы можем видеть преображение во образ Христов человека. Ведь как говорил св. Афанасий Великий: «Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом». Отрицая икону, мы, действительно, лишаем человека той духовной перспективы, которая открывается в образе Христа – иконы икон, который запечатлевается в ликах святых, стяжавших Святого Духа. Так что Флоровский абсолютно прав, видя в иконоборчестве антропологический минимализм. Корни его в монофизитстве, умалявшем человеческое во Христе. Иконоборцы, боясь идолопоклонства, апеллировали ко второй заповеди Декалога, запрещавшего любые изображения Бога. Но христианство по-новому понимает эту заповедь, не отрицает, но расширяет. Бог, конечно, неизобразим, Он есть непостижимая тайна. Но Христос как Воплотившийся Бог может быть изображен, именно Его человеческий образ дает нам эту возможность. Человеческий образ Христа запечатлевается и в нас, что, собственно, дает нам возможность спасения и преображения. Еще апостол Павел писал в посл. Галатам: «Дети мои, я снова в муках рожденья, покуда не изобразиться в вас Христос».

«Теперь уже стало общим местом утверждать, - писал о. Иоанн Мейендорф, - что в наше время богословие должно стать антропологией». Тенденция антропологизации богословия затронула и богословие иконы: многие современные богословы, например, митр. Илларион Алфеев, обращаются к этой проблематике. Каковы основные положения антропологии иконы на Ваш взгляд?

Христианская антропология зиждется на христологии, в иконе – то же самое. Любая икона христоцентрична: изображая Божью Матерь, мы изображает не просто прекрасную женщину, но Ту, через которую Слово Божье воплотилось. Изображая святого, мы изображаем не героя или общественного деятеля, а того, в ком просиял свет Христов. Икона являет нам подлинность человеческой природы, она утверждает правду о человеке, что он, прежде всего, образ и подобие Божие, как о том говорит Библия. Причем, св. отцы понимали это так, что образ человеку дан, а подобие задано, то есть оно достигается самим человеком, хотя и не без помощи Божьей. Мне кажется, это сейчас очень важно, когда все основания размываются, и понятие о человеке в первую очередь. Святость, изображаемая в иконе, в ликах святых, это не какая-то экзотика и эксцентрика (как многие понимают аскетические подвиги), а явление истинного достоинства человека и бесконечных возможностей его природы. Богословие – это не только область богопознания, но и познания человека, который без Бога просто не может быть понят.

Какое понимание иконы для Вас кажется более точным: через идею включённости зрителя-молящегося, использованную в концепции обратной перспективы о. Павла Флоренского, или, напротив, через идею дистанции, которая, по мнению Ж.-Л. Мариона, принципиально отличает икону от идола?

Думаю, по-своему правы оба. Икона, действительно, включает человека в свой мир, в том числе и при помощи обратной перспективы. Эта перспектива обратная, ведь не потому, что она иная геометрически, она обратна миру, его логике, а, следовательно, и тем идолам, которыми мир наполнен. Дистанцируясь от привычного, обыденного, мы входим в тайну Богообщения, где не я смотрю на Бога, но я ощущаю Его взгляд, не я обращаюсь к Нему, а Он говорит со мной. Христианство начинается с того, что Бог возлюбил мир и отдал Сына Своего Единородного. И Бог ждет от человек Он ответа на эту любовь. При этом Бог оставляет полную свободу человеку. В иконе, в инаковости ее четко обозначена эта дистанция свободы. Идол же тотален, он не оставляет свободы, отношения с ним жестко детерминированы, здесь вообще нет перспективы, потому что нет дистанции. Когда мы сводим икону к тому, что она исцеляет от такой-то болезни, помогает при таких-то обстоятельствах и проч., мы превращаем икону в идола.

Почему, на Ваш взгляд, одни из наиболее ярких богословов XX века (о. Павел Флоренский, П.Н.Евдокимов, Оливье Клеман и др), да и интереснейшие православные мыслители века  XXI(Д. Б. Харт, о. Дж. П. Манусакис и др.) работают в направлении теоэстетики (учение о Божественной Красоте)? Почему именно сегодня столь актуальной стала разработка проблемы Божественной Красоты?

Мне кажется, что это одна из самых острых и актуальных, даже болезненных тем, потому что понятие красоты в современном мире девальвировано, она сведена до гламура, она стала симулякром – пустой оболочкой, или до китча, когда это уже карикатура красоты. Из искусства она уже давно изгнана, в актуальном искусстве царствует антиэстетика. Красота ушла в дизайн, в прикладное творчество. В любом случае, красота нуждается в реабилитации, в исцелении, в возвращении к своим божественным истокам. В русском языке есть слово безобразный – синоним слова некрасивый. А что такое: без-образный? То, где нет образа, прежде всего образа Божия, потому что Бог есть Красота (как понимали св. отцы). Мне кажется, теоэстетика - это, прежде всего, попытка возращение смыслов, нам очень важно восстановить смысл красоты, потому что отсутствие оного ведет к распаду, разрушению, смерти.

 

Когда-то на одесском семинаре по византинистике профессор С.П. Шевцов высказал парадоксальную, но любопытную мысль, что фактически иконописец, и, например, художник-дадаист ищут в своём творчестве одно и то же: полноты бытия (только дадаист пытается найти её прямо здесь, в обыденном). Согласны ли Вы с данным высказыванием?

Практически все художники ищут полноты, так или иначе. Редко кто может удовлетвориться иным. Но где эта полнота? Дадаисты ищут ее в детскости, уходят в до-рациональный слой человеческой психики. Для них полнота в изначальности, первозданности, первобытности, если бы они могли, проникли бы в состояние эмбриона. В какой-то степени, это состояние Адама в раю, до грехопадения. Но икона не возвращается назад, она смотрит вперед. ее образ – это не утраченный рай, а Царство будущего века. Ведь и Христос ведет спасенное человечество не в Эдем, а в Горний Иерусалим. Только там и есть полнота бытия. Икона как раз об этом. Поэтому в ней есть и чистота святости, и высота разума, и душа, и дух, и тело (преображенное).

В последнее время активно в церковном искусстве возрождаются древние техники типа энкаустики (техника живописи восковыми красками) или мозаики. Образуются настоящие центры, где художники достигают уровня мастерства работы в данных техниках не ниже древних мастеров (например, минская мозаичная школа, на Украине – это одесская школа в лице мастеров Леси Хлевной, Андрея Чаркина и пр.) На Ваш взгляд, возрождения чего ещё в культовом искусстве мы можем стать свидетелями в ближайшее время?

Для современного этапа развития церковного искусства характерно постепенная переориентация с возрождения того, что было в прошлом на то, что актуально для сегодняшнего дня. Безусловно, важно осваивать наследие прошлого: будь то древние техники или какие-то исторические стили. Но этап восстановления традиции в целом пройден, сейчас важно развивать свой собственный язык, язык иконы ХХ1 века. Техника, технология, даже иконография – вещи вспомогательные, главное в иконе – образ, и он должен быть обращен к человеку сегодняшнему, помогать ему в молитве, в Богообщении. Вечность и время в иконе неразрывно связаны, если мы это не чувствуем, мы не напишем настоящей иконы.

В своё время мне посчастливилось присутствовать на презентации программы росписи храма чудесной молодой художницы Саши Строцевой, которая сумела в своём творчестве сочетать не только иконописные традиции, но и традицию белорусского примитивизма, нотки живописного минимализма и пр. Как Вы думаете, почему в отделки православных храмов, к сожалению, мы редко встречаемся с подобными проектами, хотя они гораздо строже и ближе к канонам, чем, например, иконография Новозаветной Троицы, присутствующая почти в каждом храме, но честно признаваемая икономией?

Современный иконописец не может не учитывать всего пути, который прошло искусство, не только церковное, но и светское. Безусловно, это знание обогащает иконописца. И даже работая строго в каноне, он будет создавать гораздо более интересные вещи, чем тот, кто освоил лишь несколько иконописных приемов и боится от них отступить. Тем и отличается художник от ремесленника, а иконописец, несомненно, художник, тем, что он стремиться создать образ, а не просто повторить известный образец. Что касается таких иконографий, как новозаветная Троица, тут как раз и проявляется непонимание, что такое канон. Многие думают, что повторение древних икон или слепое следование традиции, на самом деле канон – это соответствие образа учению Церкви. И если образ не соответствует, то он не каноничен, даже если он довольно древний. И этого надо избегать. Как любит повторять архим. Зинон, ведущий современный иконописец, истину можно исказит кистью, а не только словом. И мне странно, что многие так бояться проникновения новых стилей в церковное искусство, а неканонических образов, которые являются явной ересью, не боятся.

Как Вы относитесь к современной иконографии, не следующей строго каноническим принципам иконы (например, образ слепой матр. Блаженной, сгорбленного преп. Серафима Саровского и пр.)? Где грань (и есть ли она) возможностям творческого экспериментирования и новаторства иконописца?

Здесь дело не в экспериментаторстве и новаторстве, а в том, как мы понимаем иконный образ. Если мы понимаем, что икона – окно в горний мир, образ человека, преображенного Духом Святым, то, естественно, мы не напишем слепую Матрону и согбенного Серафима, а если мы их пишем такими, какими они были на земле – убогими, косыми, кривыми, то икона – это просто портрет с нимбом, не более, и тогда это свидетельство не о горнем мире, не о славе Божьей, а о посюстороннем, падшем мире.

Какие иконописные школы ближе своей эстетикой лично Вам?

Я, конечно, лучше знаю московских иконописцев, поэтому они мне ближе, это Александр Соколов, Александр Лавданский, Анатолий Этенейер, Алексей Вронский, Ирина Зарон. В Суздале живет и работает великолепный иконописец – свящ. Андрей Давыдов. Прекрасно пишут иконы сестры Новотихвинского монастыря в Екатеринбурге. Есть и в Петербурге ряд интересных иконописцев, например, молодые мастера – Филипп Давыдов и Ольга Шаламова. Ну, конечно, отец Зинон, о котом я уже упоминала, он безусловный авторитет. Кстати, сейчас он работает в Петербурге. Год назад мне довелось читать лекцию в иконописной школе в Варшаве, и я увидела, что польские иконописцы очень интересно работают. Белорусские мастера тоже есть просто прекрасные. Среди украинских тоже есть достойные внимания мастера, например, Сергей Вандаловский. Хотя, наверное, я недостаточно хорошо знаю иконопись Украины, чтобы о ней рассуждать.

Беседовала Анна Голубицкая