В этот же день совершилось событие, о котором так повествует евангелист Матфей:

«Тогда Иуда, предавший Его, увидев, что Он осужден, и раскаявшись, возвратил тридцать сребреников первосвященникам и старейшинам, говоря:

- Согрешил я, предав кровь невинную».

Они же сказали ему:

- «Что нам до того? Смотри сам».

И, бросив сребреники в храме он вышел; пошел и удавился».

Как мог совершиться в Иуде такой страшный перелом? Что произошло в его душе? Как пришел он к сознанию своей вины и самоубийству? Некоторое указание дают его слова: согрешил я, предав кровь невинную, - значит, раньше он не думал, что это - кровь невинная, - и считал Иисуса виновным. Когда же изменилось его отношение? Евангелие говорит: когда он увидел, что Иисус осужден. Следовательно, суд над Иисусом и приговор этого суда произвели в нем тот нравственный перелом, который привел его к самоубийству. Вероятно, Иуда присутствовал на этом суде и мог видеть Иисуса и Его обвинителей. Прежде всего, ему бросились в глаза крайнее пристрастие судей, их растерянное искание улик, их лицемерие; показания лжесвидетелей были явно нелепы или недобросовестны; приговор был произнесен поспешно и необоснованно. Жизнь и учение Иисуса вовсе не были представлены на суде, как бы то следовало. Наконец, не был соблюден прямой закон, по которому казнь приводилась в исполнение лишь спустя сорок дней после произнесения приговора; это давало возможность недовольным обжаловать приговор, выступив в защиту обвиненного. Иуду конечно поразило такое неуважение к закону со стороны законников и хранителей народной веры и обычаев. Они предстали ему в новом свете; он усомнился в их честной преданности закону, в их святости.

С другой стороны Христос держал Себя достойно и величественно. Он не оправдывался и не искал спасения. Это не могло не произвести глубокого впечатления на изменившего ученика. Если Он и не Мессия, думал Иуда, то, во всяком случае, человек высокой нравственности и огромной силы духа. Особенно Он казался величественным по сравнению со своими судьями.

Но решающее действие на совесть Иуды имел суд у Пилата. Здесь он увидел, что посторонний, незаинтересованный человек, язычник, - безусловно признал праведность Иисуса и почувствовал решительное отвращение к Его обвинителям. Эти последние вели себя совершенно несовместно с достоинством высших иерархов народа. Они обвиняли Иисуса в том, что Он сделал Себя царем Иудейским, а всякий, делающий себя царем - противник кесарю, и как таковой должен быть казнен. Прежде всего Иуда понимал, что это обвинение совершенно ложно: он потому ведь и покинул Иисуса, потому то и усомнился в Нем, что Тот медлил объявить Себя царем, и даже прямо уклонился от этого. Но главное - это обвинение совершенно недопустимо в устах истинных иудеев. Обвинять иудея в том, что он «противник кесарю» - нелепо, ибо всякий истинный иудей должен быть таковым. Полное ничтожество свое эти первосвященники, книжники и старейшины разоблачили перед Иудой, когда закричали: «нет у нас царя, кроме кесаря!» Это уже была открытая измена мессианским надеждам; полное попрание всего, что было дорого сердцу иудея. Теперь Иуда увидел, что это не духовные вожди иудейства, хранители народной веры, а трусливые ставленники римского правительства, трепещущие за свое положение. Он подумал: быть может, истинного Мессию они предали точно так же, как теперь предают этого кроткого праведника. Иуда не мог уверовать в Христа теперь, так как он не мог себе представить поругание и смерть истинного Мессии, но он не мог больше верить и в правоту иудейских священников; он ощущал полную потерю веры: те, которых он считал хранителями истины, оказались изменниками народу, лицемерными лжецами.

Тогда совесть заговорила в нем; Иуда понял, что предал на смерть совершенно невинного человека. Он пошел к первосвященникам и прямо высказал им свой взгляд на дело. Быть может, он еще надеялся, что они оправдаются перед ним, успокоят его растерзанную совесть, но они ответили: «что нам до того? Смотри сам». Трудно придумать более бездушный ответ. Иуда понял, с кем имел дело. Теперь ему уже не к кому было обратиться на земле. В душе не оставалось никакой веры, никакой надежды. Он безвозвратно погиб.